Поиск
Close this search box.

Уголок поэзии

Дорогие наши читатели! 

Cегодняшний выпуск «Уголка поэзии» во многих отношениях особый. Во-первых, это наш 10-ый, юбилейный выпуск. Пусть кому-то такой юбилей покажется детским, но для юной поэтической рубрики «Нашей гавани», которой немногим более 2-х лет – это серьезная веха и одновременно заявка на будущее, на зрелость. Во-вторых, впервые на страницах «Уголка» я с удовольствием представляю вам двух русских поэтов из Израиля – Юлию Драбкину и Феликса Чечика. Число самобытных и ярких поэтов, живущих в Израиле и пишущих на родном русском языке, не поддается исчислению! И среди них звучат хорошо различимые, ни на кого не похожие голоса молодой, талантливой Юли и зрелого, маститого Феликса. 

И, наконец, в-третьих, совпадение случайное, но тщательно подготовленное – все три участника сегодняшней подборки (включая меня – на правах радушного хозяина «площадки») – родом из Беларуси, доброй и уютной страны нашего детства и юности. 

Более того, и это уже не случайно: я знаю Юлю с пелёнок! И это не фигура речи. Наши семьи жили в Гомеле, наши мамы были учителями одной школы и крепко дружили многие годы. Мог ли я, молодой аспирант, даже подумать тогда, что из этого «птенчика» у мамы на руках вырастет строгая красавица и признанный поэт?!

Помимо этой подборки, общая малая родина и общая эмигрантская судьба объединяет нас троих более всего. 

Хорошего чтения!

Ведущий рубрики Григорий Оклендский


Феликс Чечик

Родился в Пинске (Беларусь). Окончил Литературный институт им. А.М.Горького в Москве. Лауреат “Русской премии” (2011). Живёт в Израиле.

***

Я тебе скажу, почему молчал
столько летних зим, столько зимних лет,
и не спал – ни капельки – по ночам
и смотрел часами на звёздный свет.

Никому,- одной лишь тебе скажу,
потому что ты – это тоже я;
октября дождливого любим ржу
и сиреневый морок небытия.

Я скажу тебе, потому что ты,
как никто другой, в том числе и Бог,
не поймёт безумия немоты,
правоты любви и конца дорог

и начала всех без конца начал
и небес закрытых, что твой сим-сим…
Я тебе скажу, почему молчал
столько зимних лет, столько летних зим.

Впрочем, для чего? Ни к чему. Ага.

Ты, вот-вот, уснёшь. Я, вот-вот, усну.

И укроют нас тишиной снега,

забивающие на весну.


***

Помнишь осенние воды

в крапинку первого льда?

Кто уходил в переводы,

кто уезжал навсегда.

Кто растворился навеки

и предпочёл небеса,-

лишь оставляя на ветке

утренние голоса.

Кто разливанное море

выпил и не закусил,

и, загуляв на просторе,

вдруг оказался без сил.

Список тире мартиролог

до середины прочли…

Путь возвращения долог 

и невозможен почти.

Но уповая на это –

ты собираешься в путь,

чтобы со скоростью света

сердце обратно вернуть.

Вешние воды! Понятно.

Даже не воды – вода!

Ты возвратился обратно

или ушёл навсегда?


***

Понимаю, но с трудом,-

и со временем – всё хуже:

как же трудно быть прудом

Чистым, отражаясь в луже.

 

Пионерским? Без труда!

Патриаршим? Даже очень!

Мир, как мёртвая вода –

безголос и непроточен.

 

Там и там – всегда толпа,

понаехавших и местных

и выделывают па

лебеди с прудов немецких.

 

А вокруг: стекло, кирпич

и ж/б ночного неба,

как на Пасху – не кулич,

а непропечённость хлеба

 

и безмолвье пустоты

и немотствованье бдений.

А на Чистом – «я и ты» –

бесконечных сновидений.

 

***

А помнишь, как Антонова

лабали мы, мой друг,

и марша похоронного

раздались звуки вдруг.

 

Там плыл на хвойном «Газике»

покойник, как живой,

фальшивил, будто сглазили,

оркестр духовой.

 

Забыли про гитары мы

и, вслушиваясь в медь,

навеки стали старыми,

как молодая смерть.

 

И в синеве бездонного –

мы отразились вдруг,

как в зеркале Антонова

под завыванье вьюг.


***

Па ягады i за грыбамi

ходили в пинские леса.

И были чистыми над нами

и голубыми небеса.

 

Но вместо – ягоды-малины

и вместо – белого гриба,-

манили нас – неумолимы

и непреклонны, как судьба:

 

штыки, траншеи, медальоны,

снаряды, каски, черепа,-

там, где погибли миллионы

и там, где заросла тропа.

 

Не ягоды-грибы в лукошке

несли домой, а – боль и страх,

и просыпались от бомбёжки

и смерти друга на руках.

 

Но выходя из окруженья

и партизаня по лесам –

мы проиграли все сраженья

послевоенным небесам.

 

***

Заслушаешься Каравайчука,

как будто бы: кузнечика, сверчка,-

однажды летней ночью – ночью летней,

когда мы дочь зачали, и когда

светила нам гурзуфская звезда,

где первый миг любви, как миг последний.

 

Заслушаешься… Будто бы в глаза

глядишь – там зеленеет бирюза,

летят века тире песка мгновенья.

Лишь музыка безмолвья посреди –

пока стучит, стучит, стучит в груди

полночный метроном сердцебиенья.


***

Не судья: ни ему и ни ей –

переделкинский воробей.

 

Целый век друг на друга глядим,

не мигая, глядим друг на друга,

где задёрнутых шёпот гардин

заглушает январская вьюга.

 

За гардинами: он и она,

и любовь, и тюрьма, и война,

рифма «встреча-разлука»

и безвременья имена.

 

Что ещё? Да чего только нет:

в чистом поле рождественский свет,

крюк Елабуги, цветопись, поезд

ранний, позднее жито по пояс,-

и ещё, и ещё, и ещё…

 

Две свечи, что горят горячо!

 

Левантийской зимой, как в дыму,

я судья лишь себе самому.

С воробьём мы промокли на пару,

и мечтаем о летней поре:

о тепле и о море,- ещё бы!

 

За гардинами тают сугробы.

И поют – о весне и любви –

переделкинские соловьи.


***

Вот и славно, вот и ладушки –

испарюсь, как соль морей,

чтобы было, как при бабушке,-

доброй бабушке моей.

 

Чтоб жилось на свете медленном –

не соринкою в глазу,

а вареньем – в старом, медном,

пенно булькая тазу.

 

Чтоб соскучился по родине

и обрыдло жить в раю

и, чтоб дети – хороводили –

бездны светлой на краю.

 

Вот и славно, вот и ладушки,

вот и баюшки в конце.

И живу я, как при бабушке

и покойнике отце.

 

***

Дочку – в левую, в правую – сына

и, не чувствуя рук,

я иду, где белеет Россия

и чернеет елабужский крюк.

 

Перестал уповать на отсрочку,

воду пить с неживого лица.

Сына – в левую, в правую – дочку,-

и вперёд – до конца.


Юлия Драбкина

Родилась в Беларуси (г.Гомель) в 1977г. Окончила филологический факультет Гомельского государственного университета (1999). С 2000 года живет в Израиле. Преподает английский язык в средних и старших классах общеобразовательной школы. 

Печаталась в журналах «Интерпоэзия», «Иерусалимский журнал», «Терра Нова», «Время и место», в интернет-журналах «7 искусств», «45 параллель», «Сетевая словесность» и др. Автор книги «Город без подлокотников. Стихоживопись» (в соавторстве с художником Изей Шлосбергом, 2014) и поэтического сборника «Сквозь вешалку пальто» («Водолей», 2016). Лауреат международного поэтического конкурса «Ветер странствий» (Рим, 2010) и конкурса им. И. Бродского «Критерии свободы» (Санкт-Петербург, 2014).

***

Заболеть основательно, слечь, чтобы банки, компресс,
чтобы на ночь тебе гоголь-моголь и тёплый “Боржоми”,
чтобы толстый, набитый соломою мишка воскрес,
старики зашептались на идиш в родительском доме,
чтобы “Выйди и вынеси мячик!” орали внизу,
на любовь колдовали ромашками – по лепесточку,
чтоб сидеть на дощечке над ванной с ногами в тазу,
чтобы мама порой заходила поддать кипяточку.

 

Что я делаю здесь, отражённый от памяти тать?
Где тот мост через ванну над паром кипящего детства?
До каких величин мне ещё из любви вычитать,
за собой только бурую струйку рисуя в наследство?
Посмотри, не умея разумную взять высоту,
никому не оставив ни слова в прощальном конверте,
на разбитых коленях совсем по другому мосту
я иду, раскачавшись, и он перекинут над смертью.

 

Близорукий мой ангел, ужели не видишь, как я,
словно папиной запонкой, жизнь застегнув неумело,
раздираю судьбу о шипованный край бытия?
Бормоча неразборчиво “В том, понимаешь, и дело…”,
потирая крыло, подставляет худое плечо –
опершись, осторожно спускаюсь в свою непогоду,
и ногам, беспокойным на этой земле, горячо,
будто мама опять подливает горячую воду…

***

У тебя распорядок, работа, стремления, дети,
у тебя биография – нечего ставить на вид.
У меня – словно черная сотня чудовищных йети
поселилась в душе, превращая ее в неликвид. 

Ты неплохо живешь и доволен судьбою своею,
ты настолько здоров, что не знаешь дороги к врачу.
Я себя заразила тобой и все время болею,
я в хронической стадии, то есть, себя не лечу.

У тебя даже ангел-хранитель холеный и гладкий,
безмятежно расслабившись, курит кальян в стороне.
У меня настроения – ноль, и пальто без подкладки,
и под ним, отморожено, сердце щемит по весне. 

Но не видит никто, как поспешно, неловко, нелепо
в суете не беря ничего из поклажи дневной,
вот из этого теплого, тихого, светлого склепа,
оставляя горящим пространство за влажной спиной,

ты сбегаешь ко мне, без остатков надежды и веры,
в мой затерянный мир непогоды под крышей дождя.
Так бегут от любви светоносной прекрасной Венеры,
с наступлением тьмы к Прозерпине в Аид приходя.


***

Дрожат, разоблачившись, облака,
спадает в реку – пенится река –
смешения времен густая сечка.
И наше время, злое без прикрас,
готовится замолвить не за нас
у судных врат защитное словечко.

 

Растеряны, средь общей толкотни
по карточкам выпрашиваем дни 
(Дающего случайно не прогневай…),
и снова от пощады далеки, 
как будто мимо шахматной доски 
слепой гроссмейстер ходит королевой.

 

А кто мы есть? Рожденные взаймы
из горстки пепла тех, из бахромы
бинтов кровавых той зимы блокадной.
Не потому ли нам всегда огонь,
протягивая с сахаром ладонь,
кривляется ухмылкой маскарадной?

 

И каждый день с печалью вековой
нам память над задумчивой Невой
растягивает бережно и тонко,
как будто бы платочек носовой
над крошечной курносой головой
на солнце задремавшего ребёнка.

 

***

Настигая надеждой обласканных,
боль врывается подшофе, 
над костром поднимает за лацканы:
«Приготовиться к аутодафе!»
Языками огня, как софитами, 
бессердечная скалится явь.
Сколько взято тобой не убитыми?
Против выживших «птичку» поставь.
Тянет сила любви центробежная
как в спасение в забытьё.
До воды, как полоска прибрежная,
перекопано сердце моё.
Бог-отец, онемевшими пальцами
всё труднее держаться за край.
Погорельцы мы, постояльцы мы,
только землю не убирай
из-под нас. Кроме этого выдела,
всё, что надо, возьми по счетам.
Только так, чтобы мама не видела, 
чтобы мама не плакала там…
Чуешь, Господи, в воздухе гарево?
Помнишь, раньше, от бед заслоня, 
ты со мной не хотел разговаривать…
Но теперь-то ты слышишь меня?


Григорий Оклендский

Родом из Белоруссии. Школьные годы – в Гомеле, студенческие – в Ижевске, лучшие – 

в Новосибирском Академгородке. Многие годы занимался автоматизацией научных исследований и разработкой информационных систем здравоохранения. Кандидат технических наук.

Стихи пишет с юности. Второе дыхание открылось в Новой Зеландии. 25 лет живет и работает в Окленде. Автор 2-х поэтических книг – «Время собирать…» (Ижевск, 2010) и «Время стихов» (Москва, 2014),  многочисленных публикаций в бумажных и сетевых изданиях, таких как «Поэтоград» и «Новая Реальность» (Россия), «Эмигрантская Лира» (Бельгия), «Гостиная» и «Связь времён» (США), «7 Искусств» и «Мастерская» (Германия), «Витражи» (Австралия), «Южный островъ» (Новая Зеландия), и др. 

Член Союза писателей XXI века. Финалист поэтического Фестиваля «Эмигрантская Лира» (Бельгия, 2015), поэтического Фестиваля «Дорога к Храму» (Израиль, 2018), Фестиваля поэзии и искусств «Витебский Листопад» (Беларусь, 2019).

Анютины зрачки

 

лютики расселись на поляне 

на ромашках хором погадать

кот Андрей в пижаме и сметане

выпил три рюмашки лёг поспать

 

приложил мурлыка крепким словом

топинамбур хрен его дери

едет тамбур в нём мычат коровы

Сенька-бык жуёт картошку-фри 

 

тучами пасутся на пригорке

стаи нецелованных телят

невесёлый взгляд у них прогорклый 

ласки и бубенчиков хотят

 

помидорки зазывают скромных

и слегка пупырчатых юнцов

в огороде пять подружек томных

ловят кайф при виде огурцов

 

ночь спустилась робко по ступенькам

спят в томате крепкие бычки

шапку Котофей украл у Сеньки

балует анютины зрачки

 

Великий Алфавит

 

Есть высокая поэтика в мягких знаках на строке!

По-кошачьи выгибаются, растворяются в тебе.

Есть гранитное величие в твёрдых знаках над строкой.

Гренадёры их Величества, позабытые толпой.

Есть шипящее, змеиное в долгих звуках «ща» и «ши».

Раскалённые пустынею, они ползают в тиши…

Рядом – буковка отважная, без которой нем язык!

С несгибаемой харизмою, гордый абрис многолик.

То хребтом она возвысится над житейской суетой,

То одарит даровитою хромосомой род людской.

На халтуру не похожая, на устах у всех она.

И такая… твердокожая, что стоит на ней страна!

 

Разговор с городовым

 

 

вышел ватник из подполья

а шинель ввязалась в бой

есть на то господня воля 

господин городовой

 

вот мужик не спит ночами

у соседа больше дров

у соседа пять коров

дом обложен кирпичами

говорит мужик соседу

знаю я откуда беды

поделись сосед добром

видишь плохо мы живём

поделись не будь жлобом

или баню подожжём

 

а сосед ему в ответ

я встаю мужик чуть свет

чтоб баклуши бить так нет

и пашу и сею

я за всю расею

ты мужик давай впрягайся

да народу растолкуй

не видать нам в жизни счастья 

коль повадятся китайцы 

и накроет нас фэншуй

не видать тогда свободы

разухабистой стране

неужели мы уроды

своего не помним рода

наяву в кошмарном сне

 

не идёт на русь свобода

всё обходит стороной 

нешто дури в нас так много

господин городовой

 

***

 

Я не знаю, сколько мне лет – 

Заглянуть бы однажды в детство!

Каждый день я ищу ответ

И спасаюсь нехитрым средством.

Нет, не водку глушу… Тверёз. 

Вспоминаю свою голубу.

Вижу грудь молодых берёз,

Непокорную гриву дуба. 

Вижу двор, где играл в футбол.

На воротах был Львом, как Яшин.

Не забили мне верный гол

Центровые ребята наши!

Да, в воротах стоял, как лев!

Под удары ложился смело.

Повзрослевши, и страх презрев,

Знал я точно, что бьют за дело!

Бьют, твоих не признав корней.

Бьют, когда ты картавишь, споря.

Бьют, раз ты не жуёшь соплей,

Не сдаёшься и хочешь воли…

 

Не припомню, сколько мне лет –

Покупаю обратный билет 

В город детства, за Русью белой, 

Где все живы, где отчий берег…

 

Стена Плача

 

Я – Стена. Я стенаний наслушалась вдоволь…
Сколько рук прикасалось к моим вековым валунам!
Сколько горя и слёз – у бездомных, обиженных, вдовых.
А кому рассказать? Только Богу… 

Да разве он верит словам?
Сколько лет мой народ подавал мне молитвенно знаки
И отчаянный стон разрывал мою древнюю плоть.
Я должна устоять, сохраниться во тьме ли, во мраке,
Чтобы встретить народ, чтобы страхи его побороть.

 

Я – Стена. Помню Храма великого утренний свет.
Помню римлян, разрушивших гордую нашу святыню.
Йеремия-пророк завещал мне стоять, и вовек
Не забыть унижений и крови. Во славу? Во имя?
Я не плачу. Записки всю ночь собираю.
Эти мольбы, как раны, кричат из щелей из моих.
И под первой звездою я Тору беззвучно читаю –
Нашу горькую повесть о жизни пророков земных.
Я не плачу. Я слёзы людские вбираю.
Это время седое течёт по камням по моим.
Слышишь, Бог?! 

Cотни лет! Каждый день! Заклинаю – 

Помоги навсегда нам подняться на гору. 

В Ер’ушала’им!

 

***

Господи, вчера ведь были молоды!

Шелестели юною листвой…

Облетела. Ветки стали голыми.

Маятник качает головой.

Посмотри, туман на землю стелется,

Словно приготовился ко сну.

Только мне не спится и не верится,

Что к тебе когда-то прикоснусь.

 

Времени, что мне ещё отмерено,

Хватит ли, чтоб встретиться с тобой

У того, шершавого, как дерево,

Дома с побелённою трубой?

А труба, торчит себе, потешная.

Поседела, как и мы с тобой.

Но пыхтит… И в такт ей, неутешно так, 

Маятник качает головой.

 

***

Если завтра на далёком полустанке
Я увижу немигающий огонь,
Ты прости, что не проснулся спозаранку,
Но твою из рук не выпустил ладонь.

А вчера ещё гусарили с друзьями
И девчонок провожали по домам.
Целовалась ты с закрытыми глазами
И меня читать училась по губам.

Если завтра из весёлого заката
По привычке я тебе не позвоню,
Не подумай, что с другою, как когда-то,
Улетел я в три-девятую страну.

А сегодня – не отправлю телеграмму,
Где меж строчек угасающая нить.
Тает берег, околдованный туманом.
До сих пор учусь искусству разлюбить.

 

***

Ты жизнь сравнил бы с шахматной доской?

В невидимых угрозах (шахи-маты!)

Вся наша жизнь – щедра и полосата –

Причудливой является игрой.

Причудливой – как предвкушенье чуда?

Дебют удачный. Бурный миттельшпиль.

Развязка близится? Иль долгожданный штиль?

Ты ищешь бури в риске безрассудном! 

Твои фигуры снова рвутся в бой!

У каждой свой манёвр, своя планида. 

И тайный смысл игры, от глаз сокрытый, 

Становится и жизнью, и судьбой.

 

Совесть

 

Не поставлю на стыд и монетку!
Он вторичен – отмазка греха.
Согреши! и покайся в жилетку,
от стыда не оставив следа.
Стыд трясёт головою повинной,
а поступок уже совершён!
Ты украл, потому что завидно?
Ты солгал, потому что умён?

Только совесть тебя ограждает
от потливого чувства стыда.
Ты над бездной, у самого края –
сделай шаг… и скользнёшь в никуда!
Только совесть отыщет спасенье
от безвольной хмельной маеты,
если ночью – колючей, осенней –
одиночество смотрит из тьмы. 


Только совесть, бессонным радаром,
обнажает бесстыжую суть
и, вонзаясь безжалостным жалом,
справедливый вершит самосуд.

Мы не коммерческая организация. Поддержи “Нашу Гавань” – 1$ и 1 минута времени. Спасибо.