От редакции. Мы решили открыть в газете новую рубрику «По волнам нашей памяти». В редакции накопилось немало подходящий материалов на эту тему, и мы приглашаем наших читателей стать авторами этой рубрики. Память — штука интересная. Иногда из нее «выныривает» то, о чем, казалось, давным-давно забыл. Или, наоборот, есть воспоминания, которые настолько ярки, что просто просятся быть рассказанными… Новая рубрика предполагает, что опубликованные в ней воспоминания будут о самых разных событиях жизни, будут отличаться по манере написания и охватывать абсолютно разные темы. Это ведь «по волнам вашей памяти», дорогие читатели… А сегодня делится своими воспоминаниями хорошо многим известная по публикациям у нас в газете Элина Доронкина.
КИВИ НА ЗАВТРАК
Истинный язык киви, или Как я стала немой
Переезд к Люсе-балерине стал для меня чем-то вроде прыжка с парашютом: шаг в неизвестность, адреналин и надежда, что парашют в виде крыши над головой всё-таки раскроется. Комната за двести долларов в неделю с видом на забор и вечно грустного лабрадора оказалась моим новым пристанищем. Люся, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, оказалась существом невероятной энергии. Она парила по дому с бокалом вина или чашкой чая, ее жизнь состояла из репетиций и разговоров о «воздушности». Я же чувствовала себя этаким грузным земным элементом, вроде только что выкопанного картофеля, случайно закатившимся в балетный класс.
Буквально на третий день моего новоселья Люся влетела ко мне в комнату с таким выражением лица, будто за кулисами объявили о внезапном приезде Большого театра.
— Элина, ты же переводчик! — это прозвучало как обвинение.
— Ну, вообще-то да, — осторожно подтвердила я, откладывая книгу. — В прошлой жизни, в Краснодаре…
— Идеально! Мне срочно нужна твоя помощь. Завтра у меня встреча с адвокатом по поводу визы. Ты должна со мной поехать и перевести!
Фраза «ты должна» прозвучала так уверенно, что я даже не нашлась, что возразить. Мысленно я уже примеряла лавры героя-спасителя, лучшего переводчика Краснодарского края, который вот-вот покорит и новозеландские юридические просторы.
Офис адвоката напоминал мне декорации к старому доброму британскому детективу: темное дерево, кожаные кресла, пахло деньгами и стабильностью. Я вошла с видом профессионала, которому плевать на обстановку.
— Good afternoon! (Добрый день!) — бодро бросила я секретарше, заранее гордясь своим безупречным оксфордским произношением.
Нас пригласили в кабинет. Адвокат, представившийся мистером Арчером, был человеком с лицом, выражавшим глубокую озабоченность состоянием мирового правопорядка. Он кивнул, указал на кресла и начал говорить.
И вот тут началось самое интересное.
Мистер Арчер открыл рот, и из него полилось нечто совершенно невообразимое. Это был английский язык, пропущенный через мясорубку, замешанный на картофельном пюре и произнесенный с интонацией человека, у которого во рту горит очень горячая сосиска. Я уловила только отдельные, знакомые слова: «привет», «документы» и «до свидания» («г’бай»). Все остальное было сплошным мелодичным потоком гласных, где буква «i» внезапно становилась «u», а «e» превращалась в нечто среднее между «и» и «ы».
Я сидела, стараясь сохранить на лице выражение умной сосредоточенности, но внутри у меня все рушилось. Мой мозг, годами натренированный на чистый британский и развязный американский английский, дал сбой. Он пытался анализировать, ловил знакомые корни слов, но мистер Арчер говорил на своем, уникальном диалекте, который, как я позже узнала, с гордостью называют «киви-инглиш».
Люся смотрела на меня с надеждой. Адвокат, закончив свою тираду, вопросительно уставился на меня. Воцарилась пауза, густая, как арахисовая паста.
— Не могли бы Вы…, — наконец выдавила я, чувствуя, как краснею, — озвучить еще раз главные моменты? Я попыталась вернуть его к началу, надеясь, что во второй раз я разберу хоть что-то.
Мистер Арчер благосклонно кивнул и повторил все то же самое, но еще быстрее и с еще большим энтузиазмом, широко размахивая руками, как будто дирижируя невидимым оркестром из гласных звуков.
В голове у меня пронеслись все мои дипломы, сертификаты, благодарности от европейских клиентов… Неужели все это было зря? Неужели я, переводчик конференций, симпозиумов, фильмов, передач, победительница региональных конкурсов по переводу, не знаю английского? Или они здесь говорят не по-английски?
Мои собственные попытки что-то «перевести» свелись к киванию и односложным ответам на прямые вопросы, которые я все-таки умудрилась уловить.
— Да-да…, — говорила я в такт его речи, когда он повышал интонацию.
— Понятно…, — бормотала я, когда он понижал.
— Точно…, — заключала я, когда он замолкал, глядя на меня в ожидании.
Люся сияла. Она была уверена, что я веду бурную и содержательную дискуссию с вершиной новозеландской юриспруденции. На самом деле, я просто изображала радио с помехами. Выйдя из офиса, я была в смятении.
— Ну как? — спросила Люся, сияя. — Все понятно? Он сказал, что все будет хорошо!
— Люсь, — голос мой дрожал, — я не поняла ни слова. Ни-че-го. Это был не английский. Это было заклинание.
Та рассмеялась.
— Да ладно тебе! Мистер Арчер — эталон! У него же истинное английское произношение!
— Какое английское?! — взвыла я. — У англичанина из Ливерпуля — да, акцент. У австралийца из Сиднея — да, своеобразный выговор. А это…, это отдельный язык! Язык жителей Ойкумены, которые много лет жили в изоляции и питались одними гласными!
Но испытания только начинались. Следующим пунктом моего унижения стал банк. Я, профессиональный переводчик, шла открывать счет, а переводила мне… Люся-балерина. Она парила между стойками, щебетала с менеджером на своем корявом «киви-инглиш», а я сидела рядом и покорно кивала, чувствуя себя собакой-поводырем, которую привели на прием к окулисту.
— Они спрашивают, какой тип счета ты хочешь, — шептала Люся.
— Есть ли у вас счет для полных идиотов, не понимающих местного наречия? — мрачно спрашивала я в ответ.
Как ни странно, банковские сотрудники весело смеялись над моими шутками. Они-то меня понимали, в отличие от меня.
Через несколько дней ко мне по-соседски зашла Хизер. Это была колоритная женщина. Очень колоритная. Ее рыжие, невероятно кучерявые волосы были похожи на облако взрывной сладкой ваты, сквозь которое в солнечный день просвечивало небо. Мне казалось, что достаточно сильного порыва ветра, и ее голова улетит в сторону Тасманова моря, весело подпрыгивая по дороге.
— Элина, дорогая, — затараторила она. — Вы не могли бы посидеть с моими девочками вечерком? Пару часов? Я так вас прошу!
Девочек у Хизер было аж четыре: двенадцати, восьми, шести и пяти лет. Четыре блондинистых хаоса на тонких ножках. Я, наученная горьким опытом, уже сомневалась, что мне стоит соглашаться. Но вид Хизер, которая смотрела на меня с мольбой, как одуванчик, просящий не сдувать его, растрогал меня.
— Конечно, — сказала я, подписывая себе тем самым приговор.
Первые полчаса все было мирно. Девочки играли в нашей гостиной, а я наслаждалась тишиной. Но потом пришло время ужаса.
Самая старшая, Джесси, вышла вперед и с серьёзным видом заявила:
— We want cheese. (Мы хотим сыр.)
«Сыр? — подумала я. — Отлично! Сыр — он и в Африке сыр». Я помнила, что видела у нас в холодильнике хороший кусок чеддера.
— Окей! — радостно сказала я. — Бутеры или просто кусочками нарезать?
— No! Cheese! (Сыр!) — еще настойчивее повторила Джесси.
— We want cheese! (Мы хотим сыр!) — подхватила хором младшая тройка.
Я пожала плечами, достала сыр, красиво нарезала его, разложила по тарелкам и торжественно внесла в комнату. Девочки уставились на тарелки с немым ужасом, как будто я принесла им жареных пауков.
— No! — почти плача сказала Джесси. — Do you have CHEESE?! (У тебя есть сыр?!)
Я была в замешательстве. Я показала на тарелки.
— Ну вот же он!
— No! — хором закричали они. — Cheese!
Мой мозг лихорадочно заработал. Может, это какой-то особый новозеландский продукт? Может, «cheese» здесь называют арахисовую пасту? Или мармелад? Я порылась в холодильнике и выложила перед ними все содержимое: йогурты, ветчину, фрукты, бутылку молока. Ответом мне было категоричное и дружное: «No! Cheese!»
Мы стояли в глухой лингвистической обороне. Я не понимала их, они не понимали меня. Казалось, этот спор о сыре будет длиться вечность. И тут самая младшая, пятилетняя Мэйси, сжалившись над моим глупым взрослым непониманием, подошла ко мне, дернула за подол и прошепелявила:
— We want cheese to play. (Мы хотим играть в сыр.)
В моей голове что-то щелкнуло. To play. Играть. Сыр для игры. О, Боже… Это же не «cheese» [чи:з]! Это «chess» [чес]! Шахматы! Им были нужны шахматы!
Я рухнула на стул и захохотала. Я смеялась до слез, до икоты, до боли в животе. Четыре пары детских глаз смотрели на меня с полным недоумением. Я была не переводчиком. Я была клоуном….
Элина Доронкина, Россия