ТАНЯ

У Татьяны огромный педагогический стаж, и по этой причине происходят некоторые курьезы. Как-то она заходит в автобус и громко, чтобы слышали все, говорит: «Здравствуйте! Садитесь!»

Это было давно, когда в воздухе еще было разлито что-то вязкое, и я пробираюсь сквозь этот

кисель изо всех сил. Остальные бегают, будто их не касается ни эта вязь, ни этот удручающий

свет, ни полутьма, всплывшая, будто из сточных вод. Ощущение странное, но объяснимое. Это не они разошлись со своей семьей, бросив коту под хвост более двадцати лет жизни и народив двух дочерей. Словом, жизнь потеряла смысл, а значит, пора принимать решение.

Господи, как я не люблю принимать решения! Они резко направлены на принятие этого

проклятого «за» или «против»! Если «за», то надо бороться и добиваться! Если «против» – надо

бороться и отстаивать! А я просто хотел жить, не бороться и не отстаивать что-либо! Дарить

цветы, улыбаться прохожим, любить детей, делать хорошо свою работу. Разве этого мало?

Ей было мало. Ее кипучая натура взрывалась бурлящей энергией решительных действий и

громких побед. Причем не когда-нибудь, а немедленно и со звоном фанфар!

– Иди и добейся, если хочешь, чтобы я считала тебя мужчиной!

Это она о каменистых участках под нашими окнами, которые соседи вдруг решили

конфисковать у государства. Каждый стремился урвать кусок больше, чтобы поставить в своем

будущем гараже две машины. Она тоже спустилась к ним, размахивала руками, кричала о своих ущемленных правах, показывая тем самым, кто в нашем доме принимает решения. Соседи – люди малообразованные, потому агрессивные, и слова о справедливости вызывали у них нездоровый смех. Они забавлялись ситуацией! Я еле смог ее увести. Да провались эти гаражи к чертовой матери, если я, которому наравне со всеми и так полагалась какая-то часть этих участков, должен махать кулаками и ругаться матом! 

Я молча смотрел на все это с четвертого этажа, и испытывал стыд относительно происходящего.

Соседи готовились к рукопашной, а я не то, что не люблю агрессии, я ее боюсь. Нет, я не хилый

очкарик, замученный Блоком и его Ахматовой, я очень даже могу и врезать! И пойдет цепочка: я врежу, мне врежут, злоба затаится и без того в несветлых душах. А нам еще жить в одном доме, общаться в одном дворе. А я не умею менять симпатии в зависимости от обстоятельств.

Словом, дочери не только узрели мое бесславие, но и услышали его в лицах из рассказа

матери. Мужское мировосприятие не предусматривает воспитание детей на подобном

отношении к отцу и к мужчине в целом, и я, забрав тапочки и попрощавшись с прошлым, ушел

из дома. Но, как показало будущее, все равно опоздал. Отношение с мужчинами так и не привели к созданию семьи ни старшую дочь, ни младшую.

Более месяца я бродил по Еревану, замечая только угасающую зелень сентябрьских садов.

Стал избегать движущегося транспорта. Он необъяснимым образом тянул меня в тот уголок

последнего отчаяния, который находится между взбесившимися колесами и асфальтом.

Смерти я не боялся. Говорите, что хотите, но я не боялся умереть. Меня держал на земле

страх, перед которым потеря жизни выглядела сущим пустяком, о котором и говорить не

следовало. Меня держал Господь. Держал, одним словом: Не убий! Ибо не ты дал эту жизнь, и не тебе ее забирать!

Я не мог ослушаться Господа, поэтому перестал выходить и на мосты. Они тоже манили

упоением свободного полета. Сто метров восторга вместо будущих тысяч бездарных дней!

Жить было противно, умереть нельзя, а третьего не дано, и я отдался воле провидения, всем

сердцем надеясь, что оно не заставит долго ждать. Я чувствовал себя придатком собственной

судьбы, и когда пустота стала совсем невыносимой, взбухло липкое безразличие. Я смотрел на

бездомную собаку, полную тоски и грязи, и видел в ней родственность. Царь природы был ничем не лучше случайного плода собачьего инстинкта, пока судьба не повернулась лицом. Однажды она не размазала меня по тротуару, а послала старого друга, потерянного пару лет назад! Мне это казалось недоразумением, которое вот-вот растворится, и я держал друга за  руку, чтобы он не исчез. Я смотрел на его светлое лицо и возрождался! Но с тоской понимал, что ему тоже безрадостно и пустынно! Я впитывал в себя чужую боль, а когда нагрузился, друг неожиданно сделал то, для чего был предназначен свыше. Он сказал: «А ты что шляешься по Земле, как неприкаянный? Иди, приоденься и жди!» Это он сказал мне! Мне, который старался удержать его самого на разумной грани жизни и нежити, взявшему на себя его боль, дабы освободить угнетенный дух для жизни! Что он мне в тот момент, что он мог сделать, этот потерянный осколок несправедливости и одиночества? Но он сделал.

Вечером того же дня я шел с ним, не спрашивая, куда и зачем.

– Правильно делаешь, что не спрашиваешь. Идем знакомиться с хорошей женщиной Татьяной

Тиграновной! Ты, конечно, не заслужил этот дар Божий….

Дар Божий! Будто я не видел вокруг себя этих даров сотнями! Когда ты одинок, они будто

выплескиваются из тайников, и ты, не веря глазам своим, узнаешь, что вот эта роскошная

блондинка совершенно одна и не прочь познакомиться с тобой поближе. И эта задумчивая

брюнетка тоже. И та, и та, и эта… Господи, да сколько же их! Умниц, красавиц, ухоженных,

модных и не очень, смелых и застенчивых, веселых и загрустивших. Молодых, еще не

нацеловавшихся, но не пожелавших разменяться на сомнительную интрижку. И отчаявшихся! И все смотрят огромными, ждущими глазами! Вот где настоящая трагедия! Вот где вложенные с детства устои подвергаются жесточайшему экзамену на выживание! Вот куда страшно смотреть! И я испугался. Вновь испугался выбора. Пусть никто не хвалится, что в этой ситуации он поступил бы иначе! Я устал настолько, что если бы меня вознесли на жертвенный алтарь языческих богов, я бы благословил эту жертву! Словом, я не задумывался, и шел за другом след в след. Татьяна так Татьяна, от меня не убудет. Даже если она дважды, трижды Тиграновна!

– А мы с вами уже знакомы, – только и успел я выдавить, увидев глаза не ждущие, не зовущие,

и даже не уставшие. На меня глядели глаза любопытного ребенка, которому принесли в упаковке игрушку, и ему страшно хочется узнать, а что там внутри?! Это так явно написано на ее лице, что вмиг всплывшие в мозгу остатки воспитания не позволили разочаровать это взрослое дитя, и я выложился по полной программе! Я эту Татьяну Тиграновну задавил  стихами, прозой, тостами, блестящим, невесть откуда появившимся, юмором. И сам себе казался таким ослепительным, что мог обаять весь мир! Я обожал себя за то, что меня слушали с блеском в глазах и в синхронном движении губ повторяли любимые строчки любимой   классики. Я продолжал все, что она начинала, она продолжала все, что начинал я. …

Через два с половиной часа друг, ошалело внимавший потоку лирических интонаций,

наконец, сказал свое первое слово: «Я, наверное, пойду?»

В этот вечер мою тоску начисто сдуло ее любопытным взглядом.

Я проводил друга, повернул в сторону своего дома и оказался у ее двери. Она открыла и я

вошел, словно так было задумано.…

На дворе ранний октябрь, золотая осень роскошным цветом венчала деревья, предвещая

теплое солнце на синем небе и полные сутки прекрасной свободы. Двадцать четыре часа на

вдохе! Двадцать четыре часа, готовых свернуть всю предыдущую жизнь в незаметную точку и

уронить ее под крепкий каблучок фиолетовой туфельки. Мне нравилось состояние здорового

дылды, готового сюсюкать при малейшем взгляде невесть откуда свалившейся на него большой

девочки с неправдоподобно огромными глазами!

В магазине обуви она ровно час примеряла фиолетовые туфли, и я дрожал от досады, что не

нашлось маленькой туфельки на ее ножку. И как я раньше не замечал, что у всех девушек просто огромные ноги!

Туфель не нашлось, и она, вздохнув, сказала: «А, все равно я не люблю фиолетовое!»

Встречные нам улыбались, а незнакомые люди оплачивали проезд в транспорте. Продавец

мороженого, заслушавшись воркотней у своего лотка, протянул нам два мороженых и пытался

всучить сдачу, делая вид, будто мы ему заплатили. Если бы мне тогда сказали, что Земля

вертится совсем по иной причине, я бы сильно удивился! Но оказалось, что она, все же, вертится, потому что день закончился как-то сразу! Я ее проводил, когда уже стояла глубокая ночь. Тонкое женское сердце не позволило отпустить меня в неизвестность, и я закрыл за собой ее дверь. Параллельно отметил: из окна дует, надо исправить. К утру я еще больше зауважал ее, а, главное, себя, потому что мы не только знали почти всю мировую поэзию, музыку и прозу, но и могли сами сочинить что-нибудь в духе Пушкина, Лермонтова, Блока… Маяковский нам в

подметки не годился, а аэды позорно кукожились в своем древнегреческом прошлом!

Жизнь налаживалась в темпе зажигательного горского танца!

Утром она летала по комнате, стараясь навести порядок, а я будто помогал. Через несколько

часов мы сели среди горы бумаг, тряпок, книг и невесть откуда извлеченного хлама и

рассмеялись.

– Ненавижу беспорядок, а он всегда со мной!

Мы ели недоваренные макароны, заправленные двухнедельным соусом, и я хотел, чтобы это

никогда не заканчивалось.

– Смотри, какое небо! – это сказал я!

– Не смотри, окна грязные…

Постоянно звонили на сотовый, она что-то отвечала…

– Жанна, ты замуж вышла? Нет? А почему у тебя другой номер!?

Десять лет пролетели на одном дыхании, словно детство в родительском доме. Теперь мы

дурачимся уже по привычке:

– Я тебе купила мацун, чтобы изжога не мучила, покушай чашечку. Остальное для изжоги, я

потом поем.

Однажды ночью меня ужалил упавший с потолка скорпион. Я включил свет и сразу увидел

его. Он и сам, ужаснувшись содеянного, даже не пытался бежать. И тут Таня, мой маленький

олененок, который в панике бежит, когда за ней гонится муха, бросается на эту жуткую скотину и мнет ее в руке до мокрого пятна на ладошке! Для меня это равносильно подвигу Александра Матросова!

– Дай мне полотенце для посуды.

– Это?

– Нет, белое.

– Это?

– Нет, чуть голубоватое.

– Это?

– Нет, в полоску.

– Это?

– Да нет же! Лучше я сама возьму.

Затем идет и берет желтое полотенце с тонкой светло-зеленой каемкой. Я смотрю на нее не отрываясь, словно впервые вижу, и мне это совершенно не в тягость! Я могу сутками смотреть на нее и не шевелиться, потому что у нас обоих в душе творится несмолкаемый рой событий громаднейшей важности! По ночам она бережно укутывает меня одеялом, затем поворачивается на другой бок и стягивает его на себя. Господи, дай мне силы сделать для нее то, что ты сам наметил! Я говорю:

– Ты вредная!

– Неправда! Я хорошая, и мы оба меня любим!

Я научился сюсюкать молча и проделывал это так часто, будто сюсюканье являлось моим

нормальным состоянием, а занятия литературой чем-то несерьезным и неправильным. Мне все

это нравилось, и я не жаждал перемен!

– Ты знаешь, именем Параджанова назвали звезду!

– Да? – занята чем-то своим, – и где она?

– Э-э…, у него дома. В Тбилиси!

– Надо пойти посмотреть.

На следующий день:

– А машину трудно водить?

– Да нет! Крутишь руль и жмешь педали.

– А знаки препинания не нужно знать?

– Может дорожные?

Однажды студент старшего курса  встал и громко спросил: «В чем смысл жизни?» Я был

сильно удивлен, что с момента нашей с Таней встречи этот вопрос еще актуален! И хотя сам

находился в состоянии ослепительного счастья, граничащего с идиотизмом, вопрос студента

поставил меня в тупик. Не мог же я сказать ему, что смысл жизни категорически и

безапелляционно в моей Татьяне!

Ее выпускной класс как-то пригласил нас на десятилетие окончания школы. Моя Татьяна

Тиграновна три часа танцевала с молодежью наравне. Вся раскрасневшаяся и счастливая, она

кружилась по ресторану без устали, оставляя в этой области бывших учеников далеко позади.

Потом вспоминали школу, и я услышал историю, которую еще не знал:

– Дело было так, – рассказывает красавица с роскошными волосами, – в тот день я была злая и

огрызалась на всех подряд. Татьяна Тиграновна что-то там говорила умное, а потом вызывает

меня к доске. А я ей нагрубила…Татьяна Тиграновна, мне так стыдно…, а она подошла ко мне и

как зашипит в ухо:

– Запомни, ты, если ты считаешь себя взрослой, то я взрослее, если умной, то я умнее, если

глупой, то я…. Таня заливается колокольчиком на весь зал и светится! Она настолько занята своей любовью к мужу, что позволяет себе не задумываться над словами:

– Расстегни верхнюю пуговицу, – это я говорю.

– Верхнюю снизу?

Я простудился и неделю нежился ее заботой и лаской. Она беспокойно отпаивает меня

различными чаями и молоком с маслом. На седьмой день мне стало лучше.

– Господи, спасибо тебе, эта сволочь выздоровела!!!

Неделю назад студент говорит:

– Вчера проходил мимо вашего дома, и в окне увидел, как вы с мужем читали книги.

– Это я читала! А муж кроссворд решал!

Расплескивая счастье, она не замечает, что прекрасна сама по себе, а не потому что. Ее

абитуриентка, приходящая заниматься три раза в неделю с пяти до семи часов с грустью

заметила:

– Мы с вами обе счастливы, но вы всегда, а я с пяти до семи!

Таня пчелкой носится по жизни, успевая сделать громадную массу дел, а на работу вечно

забегает впопыхах и в последнюю минуту.

– Таня, ты опаздываешь! Немедленно все брось и выходи!

– Да, все, иду. Только вот это докончу. И это…

Потом появляется что-то еще, и Таня опять бежит в университет как нерадивая школьница.

На Таниной лекции в университете:

– Можно выйти?

– Можно

– Мерси

– (возмущенно) Каждый армянин слово «мерси» должен говорить по-русски!

Вечерами, если мы не гуляем, я сижу за компьютером, а она читает или проверяет тетрадки.

Однажды загляделась на меня и говорит:

– Научи меня работать на компьютере!

А потом:

– Ой, как интересно! Научи еще раз!

А однажды ее тоже укусил скорпион, и я успокаиваю.

– Танечка, он еще совсем молодой, не ядовитый. Просто изучает мир и случайно упал на тебя!

Танечка обиделась:

– Любую ты тварь защищаешь, кроме меня!

Было время, когда я дарил ей по нескольку букетов в день. Она вилась вокруг, поправляя

лепестки и расправляя стебельки. Потом обнимет меня ровно на две секунды, и тут же снова

бежит к цветам. Она их не любит – она ими живет! Поэтому всякое растение в горшке или вазе у нее растет как ухоженный младенец.

Однажды приходит с работы, и я замечаю на ее лице тревогу.

-Что случилось?

– В подъезде какой-то мужчина стоял, так было страшно!

– И что?

– А вдруг это маньяк! Нападет на меня, отберет цветы…

За ужином:

– Там еще салату осталось?

– Он стал невкусный, я сама его съела!

Однажды я выключил телевизор с ее любимой передачей «Здорово жить». У нее истерика:

– Я с тобою разведусь!

Потом садится и ревет в голос.

– Я тебе не дочь, а жена! Понятно?

Я снова включаю телевизор, она смотрит, как Малышева уничтожает микробы и радостно

хлопает в ладоши:

– Ха! Они подыхают!

Я однажды припозднился, и, усталый, звоню в дверной звонок. Уже поздно, еле стою. Таня

приоткрывает дверь, и я не успеваю войти, как она с радостным криком захлопывает ее перед

моим носом. Убегает в комнату и через минуту дверь, наконец, открывается. Стоит моя Таня с

огромным тазом в руках, а в тазу гора пирожков и блинчиков!

– Это тебе!

И, будучи на шестом десятке лет, глаза ее сверкают как у девчонки, сотворившей первую в

своей жизни выпечку. Я восхищаюсь уже не пирожками, которые люблю до безобразия, а ее

детской радостью! И Таня, заметив мое восхищение, восторженно хлопает в ладошки и роняет

таз на пол.

На ее день рождения каждый год количество звонков переваливает за все разумные пределы.

Звонят почти все ее бывшие выпускники и нынешние студенты, бывшие и нынешние коллеги,

соседи, друзья, знакомые и еще уйма людей, которых она помнит поименно и так же звонит им

по всякому поводу. А на свое пятидесятилетие она, счастливая и раскрасневшаяся, свалилась от

усталости на стул и восхищенно сказала: «Как хорошо, что я родилась!»

Как хорошо, что ты родилась! И как хорошо, что друг мой привел меня к тебе. И что мы не

разбежались после первой же встречи! Где-то в небесах, среди миллиардов судеб, две наши

незаметные линии прошли сквозь тысячи пересечений, не остановившись ни у одной. Заметались

в сплетениях жарких призывов, но не ответили им. Сошлись, потом сплелись, и, наконец,

свились в один луч столь прочного свечения, что он стал единственно верным ответом на вечный вопрос о смысле жизни. Вернее, стал самой жизнью, светлой, непредсказуемой как космос с его бесконечностью! И тогда понимаешь, что все должно было произойти именно так, а не как-нибудь иначе! Потому что иначе не могло быть никогда!

Альберт Мелконян, Армения