Давно канули в лету те времена, когда мы с супругой делали друг другу неожиданные милые подарочки-сюрпризики, кладя их под Новогоднюю ёлку. Тридцать пять лет совместной жизни безжалостно накладывают на членов семьи определённые отпечатки. Нет, нет, Вы не подумайте, что мы совсем перестали дарить подарки. Без этого и праздник не в праздник. Но теперь это уже солидные такие предметы, можно сказать, «подарища», и получает их, конечно же, моя ненаглядная. А посему без её предварительного одобрения из семейного бюджета не будет выделена соответствующая кругленькая сумма. Ты, читатель, возмутишься и скажешь, что так нельзя. Подарок должен быть приятным и долгожданным. Так-то оно, конечно, так, только вот, сколько подарков оказываются в итоге — долгожданными и приятными? Уверяю тебя, совсем немного. Ждёт, к примеру, вторая половинка новомодный навороченный гаджет, а получает набор банальной парфюмерии или, к примеру, шарфик, который ну совершенно не подходит ни к одному, имеющемуся в наличии платью или костюму. Дабы избежать подобного конфуза, мы со своей благоверной сидим на кухне за чашкой ароматного зелёного чая с жасмином и внимательно изучаем солидный каталог ювелирных изделий.
— Дорогая, как тебе вот этот кулон с камушком? По-моему, он очень подойдёт к цвету твоих глаз.
— Ну-у-у-у, нет. Кулон у меня уже есть, и не один. Давай лучше посмотрим колечки.
— Так у тебя и колечки есть. По количеству примерно совпадают со всеми пальцами обеих твоих рук, включаю большой, опасно —иронизирую я.
— Ты мне ещё поговори. Враз без ужина останешься. Вместо него мы быстренько начнём ревизию и пересчитаем количество твоих смартфонов, планшетов и прочей компьютерной живности.
— Хорошо, хорошо. Колечки, так колечки, — прекращая на корню ненужный спор, соглашаюсь я и открываю каталог на нужной странице.
На минуту жена замирает, внимательно рассматривая фотографии.
— Нет, ну ты посмотри на это! — поднимая голову, восклицает она. — Везде, понимаешь, подлинники, а это копия.
Она тычет пальцем в альбом. — И как им не стыдно выставлять на продажу копию.
«Перстень Вандеи» (копия), — читаю под фотографией.
Моя ненаглядная тем временем уже роется в недрах всемирной паутины, по всей видимости, отыскивая ту самую загадочную Вандею — владелицу подлинника.
— «Вандея — департамент на западе Франции», — вслух читает она. — Ничего не пойму, при чём тут перстень?
Я молча встаю и иду к книжной полке. Приношу ей томик стихов Марины Цветаевой.
— Ты у меня точно останешься сегодня без ужина, — ворчит моя вторая половинка. Но, тем не менее, книгу открывает, пытаясь найти ответ на свой вопрос именно там.
Поиски продолжались не долго.
— Так! Или ты сейчас же мне всё рассказываешь про этих чёртовых Вандеев или я категорически настаиваю на срочном приобретении вон того колечка с двухкаратным бриллиантиком! Понятно?
Выбора у меня больше не остаётся. Двухкаратного бриллианта наш семейный бюджет совершенно не осилит. Ни к Новогодним праздникам, ни к каким-либо иным.
— Цветаева имеет к этому перстню самое прямое отношение, — начал я, отхлёбывая из пиалы уже порядком остывший чай.
Жена поднялась с места, включила чайник и молча уставилась на меня, требуя немедленных разъяснений.
***
— Бронислав Рейнгольд Владимир Сосинский-Семихат родился в семье инженеров выходцев из Венгрии, — продолжил я, жестом показывая супруге, что именно сейчас перебивать меня не стоит. — После революции служил в Белой армии и, что весьма важно, получил орден Николая Чудотворца из рук самого главнокомандующего генерала Врангеля. Затем вместе с остатками разбитого войска оказался в Константинополе. Через некоторое время эмигранты потянулись в Европу, а вместе с ними и Владимир Сосинский. Работал в типографии, в той самой, в которой до своей трагической гибели трудился Лев Седов — сын Троцкого. Начал печататься и сам. И, скорее всего, со временем стал бы заметным писателем в среде русской эмиграции тех лет. Однако жизнь свела его с великим гением. Сосинский имел честь быть представлен самой Марине Ивановне Цветаевой. Ему на тот момент стукнуло четверть века, и он считался женихом Ариадны – дочери хозяйки дома, в котором квартировала поэтесса. С этого момента его жизнь делает крутой поворот. До конца своих дней, а прожил он довольно долгую жизнь, Владимир Брониславович не уставал писать и повторять, что более гениального литератора, чем Цветаева, в XX-м веке просто не существовало.
Сосинский с утра до вечера носился по огромному городу, устраивая творческие вечера Цветаевой, отправлял с оказиями её рукописи Борису Пастернаку и так далее и тому подобное. В наше время, если хорошо порыться в чреве всезнающего интернета, то можно отыскать сканы мемуаров Владимира Брониславовича. В них тот упоминает, что его кумир просто обожала побеждённых. Не раз повторяла, что из истории великой французской революции ей наиболее симпатичен исключительно департамент Вандея. Именно он остался верен королю и, конечно же, был безжалостно разрушен революционерами. Сотрудничала женщина, вместе со своим мужем, с редакцией журнала «Вёрсты». Издавался в то время в Париже и журнал-антипод под названием «Новый дом». Там вершили дела такие известные личности, как Гипиус, Мережковский и даже сам Ходасевич. Так вот, секретарь этого журнала по фамилии Злобин взял да и опубликовал в очередном номере разгромную рецензию на материалы, публикуемые в «Вёрстах». Досталось в этой статье и Марине Цветаевой.
Спустя некоторое время, в Париже состоялся вечер Союза молодых писателей. Сосинский сам не печатался ни в одном из этих журналов, но он горел желанием заступиться за честь дамы, творчество которой было для него вне всякой критики. Несмотря на возражение председателя, Владимир буквально ворвался на трибуну и со всем своим красноречием обрушился в адрес критика Злобина, досталось от него и всей редакции журнала «Новый дом». В зале поднялся невероятный шум. Ещё минута-другая и литературная богема, разделившись примерно пополам, перешла бы от словесной перепалке к банальной драке, бессмысленной и беспощадной. Но председатель не растерялся. Он оказался на высоте. Взял да и выключил в зале свет. Разгорячённым литераторам ничего не оставалось делать, как ворча друг на друга, чертыхаясь в темноте, покинуть помещение.
Прошло ещё несколько дней. И вот на одной из городских улиц сотрудник «Нового дома», критик и поэт Юрий Терапиано, прилюдно отвесил Сосинскому смачную оплеуху. Завязалась драка. Разгорячённых литераторов, конечно, разняли, но Владимир пообещал отомстить, и слово своё сдержал. На следующий день в дом, где проживал Терапиано, было доставлено письмо. В нём лежал листок — вызов на дуэль. Но обидчик и не думал принимать вызов. Он не ответил ни на это письмо, ни на кучу следующих. Вызовы на поединок поступали в почтовый ящик Терапиано с завидной регулярностью. Критик — как в рот воды набрал. И тогда Владимир Сосинский прилюдно заявил, что будет, банально, избивать человека, отказавшегося от честной дуэли, в любом месте, где с ним пересечётся. Драки между оппонентами случались не раз. Однажды сцепившихся литераторов пришлось разнимать французским полицейским.
— А что же Цветаева? Как же она относилась ко всему этому? — Супруга наполнила мою пиалу жёлто-зеленым напитком.
— Не лично при очередной встрече, а через третьих лиц она прислала своему заступнику-рыцарю необычный подарок, — благодарно кивнув, продолжил я.
В свёртке находилась поэма, переписанная автором собственноручно, четверостишье и … маленький серебряный перстень с гербом Вандеи. Да, да с гербом той самой провинции, не желавшей покоряться революционерам.
***
Время неумолимо неслось вперёд. Поэтесса вернулась на свою Родину. Началась Вторая мировая война. Сосинский добровольцем вступил во Французский Иностранный Легион, отчаянно воевал с оккупантами. В одном из боёв его тяжело ранили, и он попал в плен. Целых три года провёл в Германии, в концентрационном лагере под Потсдамом, но затем сумел вырваться на свободу. Вместе со своими друзьями перебрался на остров Олерон в Атлантическом океане. Именно там немцы строили мощнейшие защитные укрепления, готовясь противостоять возможному десанту англо-американских войск. Владимир Брониславович несколько раз доставлял на материк членам французского Сопротивления важнейшую информацию о строительстве оборонительных сооружений на острове. Я не исключаю, что, возможно, благодаря этим сведениям французским партизанам удалось организовать самый крупный на территории страны подрыв боеприпасов противника. А когда союзники все-таки высадились на Олероне, Сосинский немедленно оказался в их рядах, за что и был награждён высшей военной наградой Франции — Военным крестом. Советское правительство также не осталось в стороне и удостоило нашего героя медали «За боевые заслуги». Позже награждённый шутил:
— Как странно смотрятся на моей груди орден от генерала Врангеля, крест, вручённый генералом де Голлем и медаль от правительства Советского Союза.
Спустя два года ему вручили советский паспорт, правда, без вида на жительство в СССР! И пригласили на работу в Организацию Объединённых Наций в качестве переводчика и редактора стенографических отчётов. Несмотря на приличный заработок и возможность печататься в самых популярных литературных изданиях, Сосинский тосковал по Родине и наконец-таки в 1960 году перебрался из Нью-Йорка на постоянное жительство в Москву. На своих творческих вечерах он цитировал произведения и произносил вслух такие имена и такие фамилии, от которых администраторы и организаторы просто впадали в ступор; давал почитать молодому поколению советских литераторов книги, которые каким-то чудом или по чьему-то головотяпству смог доставить в Советский Союз из далёкой Америки; и, конечно же, не мог не знакомить людей с неопубликованными произведениями и письмами обожаемой Марины Цветаевой. Удивительно, но за всё это Владимира Брониславовича не посадили и даже не упрятали в психушку. Однако назад за границу уже не выпускали. Он стал обычным советским невыездным. Так продолжалось долгих шестнадцать лет.
Наконец Сосинский добился своего и опять оказался в Париже. Пожилой человек целыми днями бродил по улицам и встречался с теми, кого знал по годам своей молодости. И однажды в одном маленьком кафе столкнулся с Юрием Терапиано! Старики смешить немногочисленных посетителей не стали и на этот раз драку не затеяли. Взяли по бокалу бургундского и, как ни в чём не бывало, предались воспоминаниям.
— Так почему же Вы, чёрт вас подери, не приняли полвека назад мой вызов на дуэль? Могу я хоть сейчас это узнать? — рассматривая на свет бокал с вином, произнёс Владимир Брониславович.
— Можете, — повторяя жест своего собеседника, спокойно ответил Терапиано. — Мне это категорически запретил делать один очень уважаемый человек, и Вы его хорошо знаете.
Он замолчал. Пригубил вино.
— Так назовите его или я посчитаю всё вами сказанное плодом вашей фантазии, — начал горячиться Сосинский.
— Пожалуйста. — Это Владислав Ходасевич. Она тогда сказал мне:
— Стреляться в эмиграции двум русским литераторам! Мы с большим трудом вывезли из нашей многострадальной Родины великую Русскую культуру, и каждый из нас просто обязан её сохранить. А Вы хотите банальным образом уничтожать друг друга. Не бывать этому! Просто не имеет права русский стрелять в русского здесь, в Париже, на потеху местным обывателям. Вы удовлетворены моим ответом?
Владимир Брониславович молча кивнул головой…
— А перстень, что с ним стало? — прервала мой монолог супруга. — В каком музее он сейчас хранится?
— Не беспокойся, дорогая. Он цел и невредим. Перстень Владимир Брониславович хранил пуще глаза своего. А затем, когда пришло время, передал сей ценный подарок преданнейшему почитателю творчества Марины Цветаевой Льву Абрамовичу Мнухину, известному московскому литературоведу, историку литературы, библиофилу и писателю.
Жена закрыла каталог и отложила его в сторону.
— А знаешь, давай не будем покупать ничего ювелирного. Лучше потратим деньги на поездку.
— Во Францию в департамент Вандея или в Париж? — с тайной надеждой уточнил я.
— Нет, дорогой мой. Не во Францию и не в Париж. На этот раз мы поедем в Анапу. Будем смотреть на зимнее море и гулять по пустынному пляжу. А потом отправимся в местную библиотеку. Моя знакомая утверждает, что там имеется великолепная подборка сочинений поэтов и писателей Серебряного века.
Александр Раллот, Краснодар