Есть такая порода людей, любителей истории, которые обожают рассуждать на тему «а что было бы, если бы всё пошло не так?» Этим грешим и мы, свидетели события, о котором пойдёт речь в этом рассказе.
В один из долгих зимних вечеров, сидя за чашкой чая в уютной комнате Музея истории науки и техники ОИЯИ (что на улице Флёрова, бывшей Школьной), мы затронули тему атомной энергии. Тема возникла не случайно: приближалось 75-летие знаменательного открытия, изменившего ход истории. В январе 1939 года в научных журналах появились две статьи, взбудоражившие мировое физическое сообщество и положившие начало атомной эры. Авторы первой, немецкие радиохимики Отто Ган и Фритц Штрассман, сообщали о неожиданном появлении лантана и бария после облучении урана нейтронами. Это означало, что ядра урана делились почти пополам; тогда это казалось невероятным. Авторы второй статьи, Лизе Мейтнер, узнавшая об этом результате ещё до публикации первой от самого Гана, и её племянник Отто Фриш, дали объяснение этому явлению с точки зрения физики. Оказалось, что при делении ядер выделяется колоссальная энергия, в миллион раз больше, чем при сгорании такой же массы угля. А уже через два месяца итальянский физик Энрико Ферми, эмигрировавший в США, обратился к военным с письмом, в котором написал о возможности возникновения цепной реакции и реальности создании атомной бомбы.
Что стало бы с человечеством, если бы цепную реакцию деления ядер открыли на несколько лет позднее, или, что ещё интереснее, на несколько лет раньше? А в том, что такая возможность была, сомнений нет. Сказал же Ферми в 1939-м: «Мы могли это сделать ещё в 1934 году».
Мнения наши быстро разделились. Увлёченные жарким спором, мы не сразу заметили, как в проёме двери появилась фигура человека. Он стоял в коридоре, не решаясь переступить порог.
— Заходите. Дверь в музей всегда открыта.
— Не хотел прерывать вашу дискуссию, — сказал незнакомец. Теперь, когда он вошёл, можно было рассмотреть его подробнее. Это был пожилой мужчина плотного телосложения, незапоминающейся внешности. В руках он держал потрёпанный портфель.
— Приехал навестить двоюродного брата, он сейчас в больнице, и вот, прогуливаюсь по вашему городу. Увидел вывеску «Музей», решил зайти, — смущённо пояснил запоздавший посетитель.
Он представился учителем географии на пенсии, жителем одного маленького городка Тверской губернии. Как обычно в таких случаях, мы вкратце изложили ему историю города, института, продемонстрировали экспонаты (в том числе, некоторые — в действии) и подарили на память буклет, который он, помявшись, взял. Чувствовалось, что зашёл он не за этим. Его не взволновал рассказ о достижениях наших физиков, о самом тяжёлом магните в мире, вошедшем в Книгу рекордов Гиннеса, о пионерской работе боголюбовского аспиранта, положившей начало квантовой хромодинамике, о драматической судьбе дубненского диссидента Поликанова. Он остался равнодушным к первому и единственному в мире пульсирующему реактору. Его не впечатлили наши пламенные рассказы о синтезе трансуранов, о нашей гордости — «дубнии» и флеровии» в таблице Менделеева, он даже не отреагировал на шутку, имеющую неизменный успех у посетителей: «Наши сверхтяжёлые элементы — самые сверхтяжёлые элементы в мире». Казалось, этого человека больше занимал его портфель. То он ставил его на стул, то снова брал в руки, как будто решая, что с ним делать.
Мы предложили учителю-пенсионеру чаю. После первой чашки он как будто оттаял, а потом, видимо, решившись, извлёк из портфеля и выложил на стол жёлтую папку. Мы посмотрели на папку, потом на её обладателя.
— Там всё написано, — пояснил учитель. — Никто до вас этого не читал.
Мы переглянулись. Одна и та же мысль посетила нас обоих: может быть, он и учитель, но…
— Читайте. Не буду вам мешать, — сказал странный посетитель, защёлкнул портфель, взял со стола шапку и направился к выходу.
— Постойте, куда же вы?!
В ответ хлопнула входная дверь…
Что было делать? Любопытство быстро взяло верх. В папке оказалась старая школьная тетрадь — такая, знаете, традиционная, с таблицей умножения на задней обложке; там же лежало пол-листа плотной белой бумаги для ксерокса, с неровным следом от ножниц. На листе нетвёрдым изломанным почерком было начертано:
«Событие, о котором рассказывается в этой тетради, случилось давно. Может быть, я запоздал со своим рассказом, но что поделаешь, чрезвычайные обстоятельства заставляли меня молчать. К тому же я не физик, и думал, кому какое дело, кто первым и когда увидел, как делятся ядра урана, мне, например, это не казалось чем-то важным. И лишь недавно, посетив ваш город, город физиков, город фундаментальной науки, узнав его, я взглянул на эту историю с другой стороны, увидел её другими глазами, вашими, и понял, что не имею права оставлять эту историю в тайне. Это не моя история, я услышал её от случайного знакомого, при необычных обстоятельствах. Жаль, что не расспросил тогда его подробнее, а теперь его вряд ли спросишь — скорее всего, его уже нет в живых».
Мы раскрыли тетрадь. Посеревшие от времени тетрадные странички были старательно исписаны правильным, почти каллиграфическим почерком. Мы погрузились в чтение.
ИЗ ТЕТРАДИ УЧИТЕЛЯ:
«При Советской власти практиковалось направлять в научные загранкомандировки вместе с физиками сотрудников разведки — под видом тех же физиков. Вот и меня, в то время секретного работника отдела науки ЦК КПСС, отправили в такую командировку — приставили «опекать» (по-нашему — «пасти») одного известного учёного из Обнинска на международной конференции по ядерной энергетике.
Это был 1971 год, конец сентября; конференция проходила в Монте-Карло. Ну, вы знаете, что это за город. Кто-то сам был там, а кто-то помнит его ещё по клубу кинопутешествий Юрия Сенкевича. Он оживает с наступлением сумерек. На улицах вдруг появляются хорошо одетые дамы и господа, чтобы вскоре исчезнуть за дверями роскошных ресторанов и театров. Нам же, «русико туристо», оставалось только наслаждаться роскошью магазинных витрин. Правда, организаторы конференции всё-таки позаботились о ночном досуге учёных: каждый получил сертификаты на три бесплатных посещения знаменитого казино. Теперь об этом можно рассказать: и я там был! Вышел оттуда с положительным сальдо в 30 франков, что равнялось тогда стоимости трёх обедов в дешёвом ресторане, но уже без сертификатов. И вот мы с моим подопечным физиком из Обнинска стоим у ярко освещённой витрины магазина женского белья; физик, дитя природы, резвится, отпуская неосторожные шутки о развитом социализме и загнивающем капитализме, а я рассеянно слушаю его и думаю о том, что хорошо бы иметь ещё немного валюты на подарок жене.
Около нас остановился высокий пожилой человек в широкополой шляпе. Несмотря на тёплый вечер, он был в длинном элегантном пальто. Не скрывая, он прислушивался к нашему разговору. Мой физик проявил похвальное благоразумие и замолчал, да и я невольно напрягся: советский человек, отправленный в зарубежную поездку строгой партийной комиссией, должен был избегать случайных знакомств и опасаться провокаций.
Он заговорил, и я не сразу понял, что он говорит на русском.
— Продолжайте, господа, — произнёс незнакомец, старательно произнося слова. — Я давно не слышал русскую речь.
— Вы русский? — осторожно поинтересовался я, не добавив опасного слова «эмигрант»: могло статься, что мы уже «в разработке».
— Нет, я не русский. Моя первая жена был русский. Могу я заказать вам вопрос?
— Можете говорить по-английски, — вырвалось у моего беспечного подопечного. Я с укором взглянул на него, но было поздно: началась длительная беседа у витрины магазина. Точнее, это был монолог незнакомца; он рассказывал о себе, о своей жизни, ему явно хотелось выговориться, а что в таком случае может быть лучше случайных людей, с которыми больше никогда не встретишься?
Я мало что помню из этой его исповеди. Да это и неважно. Самое интересное для нас он рассказал уже потом, когда мы сидели в уличном ресторанчике, которых полно в Монте-Карло. Да я и не всё понял, хотя необходимая подготовка в английском языке была. Понял только, что воспитание наш случайный знакомый получил на улицах Палермо и Рима, рано приобщился к миру криминала и смысл жизни видел в аферах и авантюрах. Убегал от полиции, скрывался от конкурентов, и, как он выразился, в поисках клиентов и счастья объездил весь глобус.
— Нашли? — спросил мой физик.
— Что?
— Счастье.
— Нашёл! Обеспечил себя и детей. Дочь занимается наукой, профессор физики, сын пробует себя в искусстве. Сам наслаждаюсь спокойной жизнью пожилого человека в богатом доме, со слугами. Здесь, в Монако, не нужен паспорт, за много лет ко мне никто не пришёл — ни чиновник, ни налоговик, ни полиция…
Проезжающий автомобиль полоснул по нам светом своих фар.
— Ecco, questo, si! — воскликнул новый знакомый, при виде бирок участников конференции на наших пиджаках. — Удивительное совпадение: я познакомился с русскими физиками-ядерщиками как раз в 70-ю годовщину рождения великого Ферми! Разрешите представиться: синьор Федерико, вы можете меня так называть.
— Вы увлекаетесь физикой, синьор Федерико? — вежливо поинтересовался мой подопечный.
Новый знакомый засмеялся:
— Да что вы, я и закон Архимеда не смог в школе одолеть! Но с синьором Ферми я встречался, да, довелось. Беседовал… Откровенный вышел у нас тогда разговор. На многое открыл он мне глаза. А знаете что? Давайте заглянем вон в то кафе, на углу. Посидим, выпьем, вспомним великого человека. Согласны? За мой счёт!
Я отказался, опасаясь провокаций, но моему физику словно шлея под хвост попала: «Упустить такой шанс — узнать нечто новое о Ферми, да вы что, мне этого никогда не простят!». Нельзя было отпускать его одного. Особенно в таком состоянии. И под напором с двух сторон я сдался. И вот мы в маленьком уютном кафе на одной из улиц Монте-Карло. Там, тёплым вечером 29 сентября 1971 года, мы и услышали рассказ об удивительной встрече — из тех, что выпадают человеку раз в жизни, да и то не всем.
— Дело было в тридцать шестом, в Риме… Мы с ребятами угнали автомобиль, маленький такой жёлтый «Пежо». Да, точно, в тридцать шестом, мы как раз отмечали моё 25-летие…. Спрятали машину в укромном местечке, номера перебили, а чтобы перекрасить — до этого у нас руки не дошли, ну и полиция нас быстро накрыла…
Федерико (тогда его звали иначе) арестовали, а остальные скрылись, и ответ пришлось держать ему одному. На следствии он впервые услышал о профессоре Ферми — так звали потерпевшего. Фамилия ему ничего не сказала, но профессорское звание внушило уважение, и Федерико чистосердечно во всём сознался. Он, правда, ничего не сказал о конверте, найденном им под сиденьем автомобиля, но не потому что хотел скрыть, а потому что бумаги, лежавшие в нём, с формулами и рисунками, похожими на ветвистые деревья, показались Федерико недостойными внимания, и в материалы дела конверт с его содержимым не вошёл. Чистосердечное признание не помогло: он получил по полной и потом больше не делал никогда подобных признаний.
В тюрьме его неожиданно посетила потерпевшая сторона: Ферми. «Грация, синьор профессор!» — радостно приветствовал его Федерико, словно увидел своего старого доброго знакомого. Но Ферми было явно не до обмена любезностями. «Где конверт?» — быстро, без предисловий спросил он. «Какой конверт?» — «Который вы нашли в машине!» — «Ну, было дело, и что?». — «Прочитали?» — «Боже правый, что бы я там понял?!!» — «Где он?» — уже спокойнее повторил свой вопрос Ферми. «Видите ли, синьор, я его… как бы это сказать… гм… использовал». «Что значит использовал? — не понял Ферми, потом догадался и рассмеялся так, что в глазок уставился надзиратель. «Вы никому его не показывали?» — «Клянусь Мадонной! Никому! А что, это так важно? Вы кого-то боитесь?» — «Вам лучше не знать. Да и никому лучше не знать. Хорошо ещё, что конверт попал такому как вы, а если бы…. — Ферми оборвал себя и, немного помолчав, добавил: — Да-а… Умнику хватило ума, чтобы не похвастаться перед всем миром, но хватило глупости, чтобы это хранить, а дурак не смог отличить бриллиант от стекляшки, но ему хватило ума это уничтожить. Вот уж действительно, союз ума и дури спасёт мир! Будь здоров, малыш, и больше не попадайся». С этими словами Ферми ушёл, а его собеседник ещё долго ломал голову над тем, как профессор угадал его прозвище: Малыш.
Выйдя на свободу, Малыш вернулся к своим прежним занятиям и думать забыл об этой истории, о жёлтом «Пежо» и заумном профессоре. Впереди была целая жизнь, и он спешил наполнить её содержанием. Но в августе 1945-го, когда американские бомбардировщики стёрли с лица Земли Хиросиму и Нагасаки, а газеты всего мира запестрели сенсационными заголовками и громкими именами, на первой полосе одного из бульварных изданий он (уже синьор Федерико) увидел знакомую фамилию. И сразу всё вспомнилось: конверт, формулы, разговор в тюрьме, и что-то зашевелилось в его голове, он начал догадываться, чего мог опасаться профессор и о чём он не договаривал. А девять лет спустя радиостанции Земли сообщили о преждевременной кончине лауреата Нобелевской премии, создателя первого ядерного реактора профессора Энрико Ферми. И тогда синьор Федерико решил рассказать всё дочери, в то время уже студентке физического факультета. Нет, он не обманул Ферми. Он действительно уничтожил тогда конверт вместе с его содержимым. Но Ферми не знал, а он не имел случая ему сообщить, что обладает абсолютной памятью: он никогда ничего не забывал. И в разговоре с дочерью с фотографической точностью воспроизвёл то, что увидел когда-то в уничтоженном конверте Ферми. Дочь была поражена: «Папа, ты же стоял у истоков создания атомной бомбы!».
Странное дело: слушая этого человека, я не мог отделаться от ощущения, что он растёт в моих глазах. С чего бы это вдруг? А потом понял. Видимо, вблизи великих людей даже самые невзрачные люди обретают какую-то значительность. Мой физик, слушавший сначала итальянца с еле заметной усмешкой, отбросил прежнее выражение лица, а когда он кончил, забросал его вопросами.
— Почтим же память великого Ферми, гениального физика, моего соотечественника, вместе с которым мы, пусть и ненадолго, уберегли человечество от атомной катастрофы! — предложил синьор Федерико, и мы выпили.
Повинуясь внезапному порыву, я добавил:
— И за мир во всём мире!
И мы выпили ещё. И ещё. Потом физик сказал тост. Потом я. Потом не помню…. Крепкий оказался итальянец, старой закалки; как нам потом сказали, он-то и доставил нас в гостиницу. На следующий день, когда летели обратно, в Союз, физик места себе не находил, маялся всю дорогу, бедняга, сам был не свой. Всё твердил: «Значит, Ферми действительно открыл деление ядер в 34-м! И скрыл… Вот сенсация так сенсация! Но почему он потом поддержал бомбардировку японских городов? И почему я не спросил у этого человека адрес!». Я, конечно, мог ему сказать, почему, но не стал этого делать. Я уговаривал его как ребёнка: «Вот и хорошо, что не спросил». Убеждал, что лучше молчать об этой встрече, да и вообще забыть о ней. Кто его знает, кто он, этот гражданин Монако, человек с непогашенной судимостью. А может, он тайный агент. Или сумасшедший. А может быть, он просто дурачил нас? А мы расскажем и снова окажемся в дураках, а то и где-то похуже… «Что значит похуже?» — спросил физик. Я промолчал. У меня у самого на душе скребли кошки… Молчать? Или доложить? Судьба решила за нас — на второй день после приезда в Москву физика насмерть сбил автомобиль. Кстати, автомобиль был жёлтого цвета. Совпадение, конечно, понимаю, но на меня оно подействовало. И я твёрдо решил молчать. Записал для себя эту историю, как Ферми тогда… И забыл, куда сунул тетрадку…»
На этом записи обрывались. Какое-то время мы сидели молча. Вот так история с географией! Что это? Розыгрыш? Бред сумасшедшего? Или, может быть, всё так и было на самом деле? Мы не находили ответа. Оставалось только ждать возвращения странного посетителя. Но он так и не вернулся — ни в тот вечер, ни на следующий день, ни через неделю. И мы сочли, что наш долг перед Историей — предать эти записки гласности. А уж что в них правда, а что вымысел, решайте сами.
Е. Шабалин, А. Расторгуев (г. Дубна, Россия)