Первый секретарь райкома партии Ленинского района города Еревана Христ Мандалян
Об этом эпизоде из моего прошлого в период работы в Центре народного творчества я обязан рассказать, хотя и не делает мне чести эта давняя история, ведь до сих пор я не в силах без содрогания возвращаться к ней, не стыдить себя и не укорять. Но выводы для себя однозначно сделал…
Я месяца два уже работал в Республиканском Центре народного творчества, вдруг объявляют, что вечером, после рабочего дня, состоится партийное отчетно-выборное собрание. Что делать, придётся задержаться.
Беспартийные, откровенно радуясь тому, что на этот раз отсутствие партбилета в кармане пошло им на пользу, разошлись по домам, а мы, идейные и не совсем, обладатели вожделённой корочки, ждём руководство, которое ушло в райком партии, что-то там согласовывает. Как нам потом объяснили, долго выбирали имя нового лидера парторганизации на очередной срок, которого нам предстоит единогласно избрать. Избирательная система ведь на то и существовала, во всяком случае в СССР, чтобы её итоги при голосовании один в один совпадали с мнением руководства вышестоящей организации.
Коротаем время, играя в шахматы, рассуждаем о проблемах мировой политики, на пальцах объясняем, как надо рулить и вести себя в тех или иных случаях руководителям ведущих государств.
Записать бы наши размышления да на стол этим горе-политикам: мир пребывал бы в полном согласии с собой, на планете царила бы идиллия на зависть прочим галактикам, у которых тоже имеются планеты с мужским и женским населением.
Но я опять отвлёкся.
Наконец, возвращаются директор с замом из райкома и как-то весело и интригующе на меня посматривают. Выяснилось, долгое время в райкоме перебирали личные дела членов партии нашей организации и пришли к выводу, что единственный коммунист, который не входит ни в одну из группировок нашего коллектива и может всех устроить – это моя кандидатура. На том и сошлись и стремя голову помчались обратно. Шёл уже девятый час вечера, а вероятность того, что мы, коммунисты, не такие уж стойкие была велика, и могли бы не дождаться вышестоящего руководства. В силу этого обстоятельства и собрание длилось недолго, единогласным решением голодных и уставших коммунистов меня избрали секретарем первичной партийной организации.
Но это всего лишь присказка, речь не об этом.
На следующий же день я получил первое партийное задание. Необходимо подготовить вопрос бывшей коммунистки нашей организации Иветы Григорян для обсуждения на бюро райкома партии. Мне вкратце рассказали какую-то запутанную неприглядную историю, в которой Ивета, якобы играла не последнюю роль. По мнению же другой части коллектива, Ивета тут была ни при чем. Руководство давно на неё зуб имело и вот решило воспользоваться случаем, чтобы избавиться от строптивого, хотя и опытного специалиста. Ивете пришлось написать заявление об уходе с работы, но вошедшее в раж руководство решило вдогонку её и из партии исключить, о чём было принято соответствующее решение первичной партийной организации.
К тому времени секретарь партийной организации уволился, как уже было сказано, и теперь пришлось расхлёбывать мне, новому секретарю первичной парторганизации.. Ситуация неоднозначная, потому, как я Ивету Григорян и в глаза не видел.
Какое лично у меня может быть мнение? Да никакого.
Я согласен с тем, что я должен поддержать мнение бюро нашей организации, как секретарь, но как коммунист я вправе воздержаться, что я и намеревался сделать.
Всучили мне её домашний адрес, она проживала в частном секторе. В трущобах, так сказали бы мы, если бы речь шла о подобных городских строениях в капиталистическом мире. Среди бессистемно натыканных одноэтажных коробок старого Еревана я с трудом отыскал её домик. Постучал в дверь, вышла из соседней пристройки, напоминающей коровник, скромная уставшая женщина. Подошла.
– Простите, вы Ивета Григорян?
– Да, я.
Со смущением в голосе и, как бы извиняясь за миссию, которую на меня возложили, я представился:
– Ваагн Карапетян. Меня избрали секретарём парторганизации. Вы, наверное, в курсе… На 24 сентября намечено обсуждение… на бюро в райкоме партии. Пожалуйста, к десяти утра приходите в райком.
– Хорошо, буду, – обреченно вздохнула она.
Заседание бюро райкома проходило в зале размером немногим больше баскетбольной площадки. Вдоль стен расставлены рабочие столы, за которыми скромно разместились члены бюро, активисты, ударники труда и прочие любители вертеться во властных коридорах, человек семьдесят, не меньше. У противоположной стены на небольшом возвышении стоял громадный стол, за которым восседал один человек. Это явление Христа народу называлось Христофор (или Христ, как за ним еще со школьных лет закрепилось) Левонович Мандалян, глава района, гроза района, первый секретарь райкома партии Ленинского района города Еревана.
В зале полная тишина, члены бюро и остальные приспешники, как воды в рот набрали. Сами себя боятся, от своей собственной тени шарахаются. С подобострастием – мужчины, женщины- очаровано Первого рассматривают. (Спустя десятки лет я слово “Первый” пишу с большой буквы, так, на всякий случай, а вдруг моя скучная исповедь попадётся ему на глаза… Я, конечно, смелый человек, но не до такой же степени!)
А в просторном коридоре подобных мне секретарей первичек собралось не меньше десятка. Каждый со своей проблемой и со своей свитой: перешёптываются, листают амбарные книги, что-то уточняют. Готовятся. Только я один, еще не успел принять начальственный облик и своим эскортом не обзавёлся. И готовиться особенно не к чему, в мои обязанности входит всего лишь озвучить решение прежнего бюро нашей организации.
Ивета Григорян застыла поодаль, в стороне у двери, отрешенно смотрит куда-то в сторону. В данном случае я олицетворяю все зло, обрушившееся на её худенькие плечи, вот она и избегает смотреть не только на меня, но и в моём направлении.
Да я, быть может, дрался бы за неё до потери сознания, если бы знал реальную картину происшедшего. А то одни говорят одно, другие – другое. Короче, сплетни. И Ивета не горит желанием раскрыться, душу излить. Её понять можно, ведь я неизвестный ей молодой человек и непонятно, как распоряжусь полученной информацией.
Заседание бюро началось, тишина просочилась сквозь полуоткрытую дверь. Прекратились обсуждения, разговоры вполголоса и шепот по углам. Вдоль коридорных стен застыл народ в элегантных костюмах, в пиджаках поверх свитеров грубой вязки и импортных джемперов, в платьях, в юбках, коротких и не очень, в самой разной обуви, но все обитатели прохода, несмотря на разнообразную одежду, казались на одно лицо, смотрелись бледными от волнения, замерли, словно куклы из галереи Мадам Тюссо.
В очередной раз открылась дверь, и молодой человек с комсомольским значком на груди услужливо посмотрел мне в глаза.
– Ваша очередь, – полушепотом сказал он, словно там, в зале спят, и он опасается как бы не разбудить высокопоставленных товарищей.
Я пропустил вперёд Ивету и осторожно, в достаточной степени пригибаясь и проявляя особое показушное усердие, прикрыл за собой дверь.
Встал с места из-за отдельного столика неуклюжий верзила, очевидно из орготдела. И, уткнувшись в бьющийся в руках, подобно пойманной рыбе, лист бумаги, доложил, лениво двигая языком, о состоянии дел в нашей партийной ячейке. Затем перешел к обсуждаемому вопросу, сообщил о решении нашей первичной партийной организации: Ивету Григорян исключить из рядов КПСС.
Дали мне слово, пришлось повторить сказанное этим верзилой.
Христ Мандалян до сих пор ни на кого не смотрел, уткнулся в свою папку, что-то там выписывал, исправлял. Мне подумалось, может, решает задачу по математике для своей дочери-пятиклассницы.
Когда в своём выступлении я ограничился несколькими фразами и закруглился, прикрываясь решением бюро первичной организации, он поднял голову:
– А ваше мнение? – загремело под потолком.
Члены бюро райкома испуганно обернулись в мою сторону, а Первый, отложив ручку и отодвинув в сторону бумаги, стал с удивлением рассматривать меня в ожидании ответа. Я, не предполагал дополнительных вопросов, растерялся; и вдруг до меня дошло, что читаю мысли Первого: «Хочешь чистым остаться? Нет, молодой человек, так не годится».
Но я собрался и спокойно, с добросовестной готовностью отвечаю:
– После тщательного изучения обстоятельств дела бюро парторганизации приняло решение исключить …
Он прерывает меня:
– Меня не интересует решение бюро, я хочу знать ваше мнение?!
Я разволновался. Стою и не знаю, что предпринять, о чём говорить. Зачем это Ему нужно? И всё же я решил пояснить Ему причину моего отношения, рассказать о том, что хорошо известно читателю.
– Товарищ Мандалян, я с Иветой Григорян только сегодня утром познакомился. Когда я поступил в Центр народного творчества, она уже не работала, и я ее совершенно не знаю. И если бы я и присутствовал при обсуждении… то я, скорее всего, воздержался бы…
Но Первый снова прерывает меня, на этот раз повышая голос:
– Партийный лидер обязан иметь конкретное мнение!
Если до сих пор в зале соблюдалась полная тишина, то теперь… Поползли бы по полу муравьи – мы бы услышали неимоверный топот.
Я стою, вконец растерялся, не могу сообразить, чего Он добивается. Я ведь её совершенно не знаю… Это ведь неправильно, нельзя так… К чему Он клонит?.. Зачем Он вынуждает меня? Он пытается унизить меня. Что Ему с этого?
От волнения моё лицо покрылось испариной, вижу только испуганные взгляды членов бюро, напряжение повисло в воздухе, вот-вот взорвется.
Слышу, сердобольная тётенька мне сбоку шепчет:
– Не молчи, скажи, что согласен с решением.
Я не в силах обернуться к ней, кивком головы соглашаюсь, даю знать, что понял. Но продолжаю молчать.
Тишина затянулась, зал застыл в ожидании развязки.
«Я должен что-то сказать. Пора, не тяни, – говорю я сам себе, – всё равно от тебя ничего не зависит, ты ведь мелкий винтик. Что ты тянешь?!»
– Молодой человек, мы вас ждем! – снова прозвучал Его надменный, неприятный голос. Я обратил внимание, что у него на скулах выступили красные пятна, и он тяжело задышал, что вызвало в моем сознании новый приступ беспокойства, теперь уже не столько за судьбу Иветы , сколько за свою собственную, простите, шкуру.
“Что делать? Но ведь я действительно не знаю, кто прав, кто виноват”, – продолжаю уговаривать я сам себя,- Ивета, ведь молчит, значит не всё гладко. А потом, тебе это надо? Кончай базар!
И уже вслух дрожащим от волнения голосом произношу несколько слов:
– Лично я, товарищ Мандалян… – снова пауза, молчу, не могу подобрать нужную фразу. Но вот, наконец, собравшись с духом, продолжаю, – поддерживаю решение бюро… нашей парторганизации.
– Вот и хорошо, – в который уже раз прерывает меня Первый, – так и запишем «Утвердить решение первичной партийной организации Центра народного творчества и исключить из рядов КПСС Ивету Мукаэловну Григорян”.
– Вы идите, – показал Он на дверь Ивете Григорян.
Я стою, низко опустив голову, понимаю, что нужно посмотреть на Первого, ведь Он оставил меня, чтобы окончательно добить, надавать пощечин, которые я должен благосклонно принять во избежание еще больших осложнений, но нет сил. Понимаю, что Он должен посмотреть мне в глаза и увидеть в них испуг, растерянность, подавленность, но не могу поднять голову.
Вполне осознаю, что в данном случае низко опущенная голова уже есть вызов, но это максимум того, на что я могу отважиться – не смотреть раболепно Ему в лицо.
И первый секретарь Ленинского райкома города Еревана Христ Мандалян то ли отступил, то ли не выдержали нервы, скорее всего просто получил полную сатисфакцию от разыгранной драмы, заговорил, словно бы в пустоту, хотя и обращался ко мне:
– Вам, молодой человек, я посоветую учиться работать в партийной организации. Партийная дисциплина, вот чего нам не хватает, и вы убедительно нам это сейчас продемонстрировали.
И тут же мужчина, который услужливо приглашал меня в зал заседаний теперь с той же услужливостью предложил, красноречивым, хорошо отрепетированным взглядом уйти подобру-поздорову. Он, нетерпеливо посматривая в мою сторону, широко распахнул дверь. Я сообразил – мне пора, развернулся и вышел. Когда дверь захлопнулась за мной, первое что я увидел, это полные слёз глаза Иветы Григорян. Она стояла напротив двери и ждала меня. Мне пришлось вновь опустить голову, но теперь от стыда, за совершенную низость.
– Ведь ты не пожелала объясниться, – чуть слышно пробубнил я, – что произошло, кто виноват, я так и не понял…
Она закрыла глаза и сквозь ресницы обильной струёй потекли слёзы.
Я развернулся и, сгорая от стыда, направился к выходу… И до сих пор иду, и до сих пор мне кажется, что Ивета Григорян смотрит мне вслед.
Ваагн Карапетян, Канада