«Пречистенка, дом № 23. Особняк с мезонином, построенный на рубеже 18 – 19 веков и дважды перестроенный: после пожара 1812 года и в 1862 году. Нижний этаж сохранил черты классицизма».
Вот так коротко, в несколько строк написано о «моем» доме – доме, в котором я родилась и прожила свои лучшие 18 лет. А до меня в нем жили мои родители, мои бабушка и дедушка.
На данный момент от этого дома остался только фасад с мезонином и чертами классицизма на первом этаже. Его разломали летом 2005 года. Мне «повезло» – в тот момент я была около «моего» дома, как только я оказываюсь в Москве, я непременно прихожу навестить его… Бульдозерист даже бросил свою работу, когда увидел странную женщину со слезами на глазах, смотрящую на руины. Некоторое время мы молча смотрели: он на меня, а я на то, что осталось от «моего» дома… Нет, осталось чуть больше, вместе с фасадом осталась всё, что было нашей коммуналкой, в которой жили семь семей и одна одинокая женщина (пока оставим для нее такое название) – двадцать шесть человек, мало не покажется….
Наверное, это – третья перестройка этого дома…
Коридор.
Очень длинный коридор, на всю длину фасада дома, с дверями по обе стороны, с небольшим холлом в одном конце, непритязательно обставленным двумя газовыми плитами для четырех семей и одинокой женщины, причем маленькая плита – двухконфорочная – была собственностью исключительно одной семьи, озаботившейся даже в коммуналке жить обособленно, значит, вторая плита приходилась на три семьи и одинокую женщину. В холле стояли кухонные столы по количеству семей, только одинокая женщина не имела столика, да и зачем он ей, одинокой-то?
На всю квартиру там же в холле была одна, когда-то эмалированная, а теперь обитая и поржавевшая местами, раковина, вода исключительно холодная.
Туалет тоже один, в нем непоколебимо стоял унитаз с чугунной табличкой, на которой была выбита надпись: “The Best Niagara”. А на наружной двери туалета регулярно меняли график дежурств: кто и когда моет коридор и места общего пользования, изнутри на дверь была привинчена деревянная пластинка с художественно выжженной надписью: уходя, гасите свет.
Ванная комната тоже одна, которой каждая семья могла пользоваться один раз в неделю по расписанию – семь дней в неделе и семь семей, и только одна соседка имела право на любой день в неделю, но она предпочитала баню нашей коммунальной ванной. В ванной долго не было горячей воды и для купания надо было нагревать бак и не один. В 1954 году во время капитального ремонта дома в ванной поставили газовую колонку. Народ, любящий понежиться в ванной вздохнул свободнее, потому что не надо было греть и таскать эти баки с одного конца коридора, от своей плиты, в ванную.
В противоположном от холла конце этого длинного коридора было небольшое единственное окно, света оно давало мало, поэтому весь день в коридоре горели лампочки, и одни соседи боролись за экономию электричества – коридорное и в местах общего пользования, вернее плата за него, делилась по количеству жильцов в семье, другие же – та самая обособленная семья – поставили себе собственные счетчики, но нечаянно пользовались общим светом, выключатели были на виду. Недалеко от этого окна стояла еще одна газовая плита, которой пользовались три другие семьи, жившие в этом конце.
Над каждой плитой натянуты веревки для сушки белья. Потолки в доме были высотой пять метров, поэтому коридор выглядел, как глубокое темноватое ущелье, освещаемое электрическим светом в шестьдесят ватт и ни, боже мой, больше.
Жильцы называли себя просто – интернационал. А как еще можно назвать вместе живущих поляков, евреев, русских и латышку, ту самую одинокую женщину.
С чего же начать, откуда? Как всегда от окна. Если мне надо начать что-то очень трудное, я начинаю от окна. В буквальном смысле этого слова. Итак, я встала спиной к коридорному окну… дверь слева, дверь справа, слева, справа…
Первая дверь слева… За этой дверью жила семья Самбор. На моем «веку» в этой семье было два человека: пожилая женщина, может больше, чем пожилая, но про нее нельзя было сказать старая, – Наталия Владимировна Самбор, и ее сын Александр, студент военного института иностранных языков.
Раз в неделю вся детвора нашей квартиры, взяв свои книги и тетради для урока французского, топала к ней. У нас были потрясающие уроки. Мы читали, писали, ставили сказки на французском, играли в лото. Потом непременно была перемена, во время которой Наталия Владимировна готовила нам горячий шоколад и сервировала стол совершенно потрясающей изящнейшей посудой, в центре стояли тарелочки с крошечными, на один укус, настоящими пирожными. На вторую часть урока можно было не приходить, это было уже по нашему желанию, но пирожных и настоящего горячего шоколада, а не какого-то там какао, хотелось всем. Было одно только условие для этой части урока: ни слова по-русски. Никто не получит ни чашки шоколада, ни пирожного, если он не попросит этого на французском языке… Раз в полгода мы сдавали экзамен. Экзаменаторами были настоящие Лиса Алиса и Кот Базилио. Мурлыкали они тоже по-французски, Лиса была высокая, а Кот довольно маленький. После ответа каждому ученику завязывали глаза и велели внимательно представлять, куда нас поворачивают и ведут. Нас водили и крутили, а мы в конце должны были ответить, где мы и что мы сейчас увидим, когда с нас снимут повязку. Угадать было очень трудно, потому что нас крутили и в комнатах Наталии Владимировны и Саши, и водили по коридору. Мать и сын жили в двух комнатах, в которые можно было попасть из очень маленькой прихожей, а в нее мы попадали из нашего «ущелья» через ту самую дверь, что первая слева.
В результате экзамена мы все получали малые или большие серебряные или золотые шоколадные медали, которые тут же поедались, и «Ведомость об успехах во французском языке». Одна из моих ведомостей датированная 1957 годом до сих пор хранится у меня в семейном архиве.
– Тетя Наташа, а сколько языков Вы знаете?
– Считай: русский, польский, французский, немецкий, английский, итальянский, испанский. Какие-то лучше, какие-то хуже.
– Разве можно знать столько языков?
– В наше время было стыдно не знать иностранных языков.
– А кем Вы работали тогда, переводчицей?
– Нет, деточка, я была танцовщицей… это было до революции… потом была в одном из московских женских батальонов смерти Керенского, потом… Как-нибудь потом я тебе расскажу, ты еще очень маленькая.
– А Саша сколько языков знает?
– Саша… Саша больше, чем я.
Лису Алису изображал ее сын Саша, а Кота Базилио его лучший друг Алик, студент иняза.
В нашем коридоре еще была одна достопримечательность – телефон.
Если звонил Алик, то о возможности воспользоваться телефоном можно было забыть часа на два, если не больше. Ребята разговаривали на всех возможных языках, которые они знали. Им нужна была практика. Английский плавно перетекал во французский, потом шел немецкий, потом … не помню… языки сменяли друг друга. Разговор заканчивался всегда одинаково:
– Забегай, потренируемся сегодня на шпагах.
Через полчаса появлялся Алик с авоськой. Это означало, что сегодня после тренировки будет вкусно пахнуть шашлыком.
Как бы ни качественно раньше строили дома, можно было иногда услышать нечто, происходящее у соседей, особенно, когда мужчины фехтуют на шпагах. Полчаса был слышен топот, крики и звон металла. Потом разжигалась духовка нашей коммунальной плиты на три семьи, и пока она разогревалась, на те же шпаги нанизывалось замаринованное мясо и лучок. Две шпаги пристраивались в духовку, естественно они не помещались там даже по диагонали, эфесы торчали наружу, и по коридору расползался запах шашлыка на зависть всем соседям…
Иногда ребята боксировали. Для бокса выбирался банный день семьи Самбор, им приходилось бегать в ванную, замывать кровавые носы и брови. А иногда устраивали музыкальные вечера: один играл на пианино, другой на гитаре…
Случалось, поздним вечером мы видели в своем окне Сашкину голову. Подгуляв и возвращаясь домой, он игнорировал дверь подъезда в Еропкинском переулке и лез через окно с Мансуровского. Очевидно, после перебора алкоголя он не мог сосчитать верно и лез не в свое окно, а в наше. Коммуналка наша интернациональная находилась на втором этаже… Сашка, заглянув в окно, непременно извинялся и, несмотря на предложение воспользоваться этой «дверью», спускался вниз, искал свое окно и залезал в него… Это было удивительное хобби, он любил ходить по карнизам.
Лет пятнадцать спустя, получив хорошую работу, съездив в командировку в Африку, встретив наконец-то женщину, которую полюбил, получил ордер на собственное жилье. Обмывая с друзьями в их квартире предстоящие события: свадьбу, новоселье, рождение ребенка, который должен был появиться месяцев через пять, Саша вышел на карниз на шестом этаже, он решил удивить друзей – войти в комнату через окно… он не оступился, он просто просчитался…
В день похорон Наталия Владимировна сидела и писала письмо своему косметологу, чем безмерно удивила всех соседей, но она никак не могла понять, что произошло с Сашей, он куда-то ушел несколько дней назад, она его ждала…
Еще лет десять прошло и, выходя на улицу, она непременно спрашивала соседку:
– мне надо на Кропоткинскую, это Пречистенка или Остоженка…?
А было время, когда Наталия Владимировна устраивала для нас детей новогодние карнавальные шествия по нашему длинному коридору… Приходили в гости для пущей важности еще несколько приглашенных детей. И мы в карнавальных костюмах с бенгальскими огнями шли мимо дверей, которые оставались слева и справа…
P.S. Спустя годы жизни в Новой Зеландии мне довелось прочитать то ли повесть, то ли роман чисто документальный одного диссидента. Даже пообщаться с ним. И вдруг он мне сказал, что знает о герое моей истории, рассказал, как и где с ним встречался. Я стала искать информацию об Александре Самбор и нашла следующее (это касается Пражской весны, когда вводили в Прагу танки):
«Леонид Крысин: Виктору Александровичу, может, неудобно говорить про себя или он что-то забыл, но сейчас, когда мы шли сюда, я напомнил, что 24-го, когда я к нему приехал, когда я узнал о демонстрации, уже после того, как я уехал от него, приехал его товарищ Александр Самбор, который работал на Международном радио. Он привез такую информацию, неизвестно откуда полученную, но, как он сказал, надежную, что демонстрация будет напрасной, потому что получены сведения, что танки выводятся из Чехословакии, что интервенция прекращается. Это какая-то была утка. И Виктор Александрович отправился уговаривать потенциальных демонстрантов не ходить. И, как он мне рассказывал тогда же, 40 лет назад, ему удалось уговорить почти всех, кроме Бабицкого. Бабицкий сказал, что если никто не пойдет, то он пойдет один. Тогда из солидарности все пошли».
P.P.S. Виктор Сипачев: Хорошо, что Ленька упомянул Сашу Самбора. Сашу Самбора я тоже послал на Красную площадь. Ленька ходил на Красную площадь и Саша Самбор ходил. И Саша потом написал репортаж, который был опубликован в «Хронике», совершенно замечательный репортаж. Но, к сожалению, Саши уже сейчас нет.
Александр Самбор. Запись очевидца демонстрации
«Воскресенье, 25 августа 1968 года.
Полдень. Красная площадь заполнена провинциалами, интуристами. Милиция, отпускные солдаты, экскурсии. Жарко, полплощади отгорожена и пуста, кроме хвоста к Мавзолею. Перед боем часов в 12:00 разводится караул у Мавзолея: толпы любопытных, мальчишек бегут, глазея, туда и обратно – к Спасским воротам. Часы бьют. Из Спасских выскакивает и мимо ГУМа в улицу проносится черная «Волга». В этот момент у Лобного места, где народу довольно много – стоят, сидят, рассматривают Василия Блаженного, – садятся семь-восемь человек и разворачивают плакаты. На одном из них метров с тридцати можно прочесть «Прекратить советское вмешательство в Чехословакию». На другом – «За вашу и нашу свободу»… Через несколько секунд к сидящим со всех ног бросаются около десятка человек с разных ближайших к месту точек на площади. Первое, что они делают, – вырывают, рвут и комкают плакаты, ломают маленький чешский флаг.
Ликвидировав плакаты, подбежавшие бьют сидящих в лицо, по голове. Сбегается толпа. Базарное любопытство к скандалу, вопросы друг к другу: «Что произошло?» Среди толпы, окруженные первыми прибежавшими, сидят несколько обычно одетых людей, лет по тридцать-сорок. Две женщины – молодая в очках и постарше, с проседью. В детской коляске спит младенец нескольких месяцев на вид. На Спасской башне часы показывают 12:22».
Вот так интересно проходит человек через твою жизнь.
Из других источников я знаю, что Сашу просили не приходить, т.к. волновались, что он может потерять работу, от которой была польза этим людям.
Просто захотелось поделиться этими воспоминаниями. Мы осенью переехали с Кропоткинской в 1968 году на новую квартиру.
Виктория Мананова, Окленд